Недавно Европейский центральный банк объявил об очередном раунде смягчения монетарной политики. Регулятор понизил процентную ставку – традиционный инструмент регулирования денежного предложения, а также увеличил объемы программы количественного смягчения (QE) – механизма, позволяющего увеличивать денежное предложение выше уровней, обусловленных одной лишь дешевизной денег.
Традиционно считается, что повышение доступности капитала должно стимулировать рост кредитования, увеличивать инвестиции в производство, что в итоге должно привести к решению текущих проблем европейской экономики: высокой безработицы, риска дефляции, слабого экономического роста.
Однако методы монетарной политики, выработанные в реалиях ХХ в., могут быть не адекватными условиям XXI в. Ключевым фактором производства в капиталистической экономике со времен промышленной революции XVIII в. и вплоть до ХХ в. являлся капитал. Соответственно, методы монетарной политики ХХ в. были направлены на обеспечение устойчивого роста капитальной базы и поддержание ее постоянной загрузки. В XXI в. основным фактором производства становятся знания. Флагманы новой экономики – Google, Apple, Amazon, Facebook и др. – растут опережающими темпами не потому, что стоимость кредита на рынке стала на несколько базисных пунктов дешевле. Стоимость кредита для таких компаний в принципе не важна, так как капиталоемкость бизнес-моделей каждой из них крайне низка.
Так же как генералы всегда готовятся к прошлой войне, монетарные власти сегодня используют инструментарий времен индустриального капитализма. Попытаемся разобраться, как видимые симптомы (безработица, дефляция, стагнация) могут быть по-разному проинтерпретированы в рамках старой и новой парадигмы.
Безработица
В рамках парадигмы индустриального капитализма ХХ в. высокая безработица – признак недостатка станков. Чтобы побороть такую безработицу, нужно выдать кредит производителю станков и обеспечить работой как людей, которые будут строить новые станки, так и тех, кто за них встанет. Также, оставаясь в рамках традиционной парадигмы, безработица может быть результатом падения спроса на продукцию человека у станка. Как, например, после финансовых кризисов, когда у потребителей включается механизм бережливости. В этом случае, чтобы вернуть потерявшего работу человека к станку, нужно стимулировать спрос, в первую очередь контрциклическими кейнсианскими методами фискальной политики.
Эти традиционные методы оказываются неадекватными при решении проблемы безработицы в экономике знаний. В такой экономике оказывается, что человек у станка не нужен вовсе. Это слишком дорого.
Сколько стоит человеческий труд? Именно физический труд, а не комплексный продукт человеческой деятельности. Здоровый человек может вырабатывать не более 500 Вт мощности на протяжении нескольких часов. Приведенная цифра верна для профессиональных спортсменов (скажем, для шоссейных велогонщиков, проезжающих за день 200–300 км), у обычного человека результат будет существенно ниже. При 40-часовой рабочей неделе и стоимости энергии порядка 5 руб. за 1 кВт ч, денежный эквивалент стоимости такого труда – менее 500 руб. в месяц. Это очень дешево.
Как только современные технологии позволяют реализовать ту или иную функцию, традиционно реализуемую человеком, т. е. выделить дешевую физическую составляющую, оказывается, что человеческий труд в этой области становится ненужным. Роботизация производственного процесса не новое явление в экономике, однако все основные изменения еще впереди.
Безработица в экономике знаний – явление структурное. Решение этой проблемы находится в области образовательной (обучение и переобучение новым навыкам) и социальной (перераспределение доходов в пользу тех, кого сложно переобучить) политики, а не в области монетарной.
Дефляция
Со времен Великой депрессии 1929–1933 гг. известно об опасностях дефляционного макроэкономического окружения. Дефляция (снижение цен) ведет к снижению доходов производственных корпораций, в то время как обязательства этих корпораций перед кредиторами фиксированы в номинальных терминах. Это приводит к увеличению реальной стоимости долга и дальнейшему снижению экономической активности.
Однако, как отмечалось выше, значимость капитала как фактора производства в набирающей обороты экономике знаний значительно меньше, чем в индустриальной, а значит, и опасность увеличиваемой дефляцией стоимости капитала не нужно переоценивать.
Более принципиальным моментом является то, что традиционная макроэкономическая статистика, похоже, неправильно учитывает величину дефляции. Предположим, устройство GPS-навигации на рынке стоит $400. Через год цена падает до $300, а объемы рынка остаются неизменными. Что покажет официальная статистика? Реальный рост рынка – 0%, и дефлятор на этом рынке – 25%. В реальности современный потребитель больше не покупает устройств GPS-навигации, и вместо старого однофункционального навигатора за $400 он приобретет многофункциональный смартфон (с функцией GPS-навигации) за $300.
Макроэкономическая статистика воспринимает рынок устройств GPS-навигации и рынок смартфонов как два разных рынка. На одном рынке статистика зафиксирует падение -$400, на другом – рост +$300. Чистый эффект – падение реального ВВП на $100 (-25%). Таким образом, исключительно монетарное явление (падение цены за услугу электронной навигации и инкорпорирование ее в многофункциональное устройство) официальная статистика отобразит как падение реального ВВП. Посмотрев на список приборов и гаджетов, замещенных современным смартфоном, можно сделать выводы о колоссальном масштабе переоценки дефлятора ВВП и, как следствие, недооценке роста реального ВВП.
Дефляция в XXI в. – явление технологическое, а не монетарное. Дефляционное окружение для таких компаний, как Apple или Samsung, естественное и не имеет ничего общего с дефляционной спиралью вековой давности. Попытки бороться с технологической дефляцией монетарными методами результата не принесут.
Стагнация
Медленный экономический рост перестает выглядеть медленным, если правильно учесть дефляцию.
Рынок смартфонов составляет около 1,5 млрд шт. в год. Каждый смартфон замещает, по некоторым оценкам, гаджеты из недавнего прошлого общей стоимостью примерно $10 000. Таким образом, в «постоянных», додефляционных ценах этот рынок оценивается в величину примерно $15 трлн в год, или около 20% мирового ВВП. Если предположить, что эта стоимость сформировалась за последние 10 лет, это будет означать, что в течение 10 лет официальная статистика недооценивала рост мирового ВВП на 2% в год, что автоматически выводит прошедшую декаду в ранг одной из самых успешных в истории.
Новая модель
Значимость капитала как фактора производства, стоимости капитала и, как следствие, монетарной политики в экономике знаний постепенно отходит на второй план. Переход к новой модели происходит не гладко и не равномерно для всех групп населения, что отражается в таких макроэкономических показателях, как уровень безработицы. А стандартные методики подсчета других макроэкономических показателей – инфляции и экономического роста – оказываются не способными адекватно отразить повышение качества жизни, сопровождающее становление новой модели экономики.
Если монетарная политика оказывает все меньшее влияние на развитие реального сектора экономики, то на что она тем не менее оказывает влияние? В первую очередь на саму финансовую систему – банки и финансовые организации, бизнес-модель которых выстроена вокруг разницы процентных ставок. Это необычное положение вещей, так как финансовый сектор не имеет самостоятельного значения для экономики без реального сектора.
Другое возможное следствие ультрамягкой монетарной политики – увеличение потребительских расходов населения до уровней, превышающих устойчивые значения, через рост дешевого потребительского кредитования. Рост потребительских расходов имеет положительный эффект для реальной экономики, однако в среднем по циклу этот эффект в лучшем случае нулевой: за потребительским пиром приходит кризис и потребительское похмелье. С момента окончания последнего потребительского пира в 2008 г., по всей видимости, прошло слишком мало времени, чтобы ожидать нового витка роста потребительских расходов.
Говорят, что можно подвести лошадь к водопою, но нельзя заставить ее пить. Европейские и американские монетарные власти на протяжении нескольких лет упорно подводят свои экономики к источнику дешевой ликвидности. А что если технологичной лошади не нужна вода?
Автор – директор программы «Экономика энергетики» РЭШ
